Она продолжает рассматривать мальчишку, который не находится с ответом. Едва заметная улыбка ползет по бледному лицу, выказывая ямочки, делающие ее лицо излишне миловидным что ли. Наверное, поэтому Бишамон и перестала улыбаться. Милости – это для детского возраста, но никак не для сотни плюс лет, когда нет уже смысла пытаться кого-то очаровать.

Да и, как выяснилось, очарование не ее конек, коли родители предпочли получить деньги, а не оставить ее у себя. Может, поэтому для Моны оказывается странным воспринимать тот факт, что мужчина ничего не просит взамен?

– Значит, не отрицаешь возможности еще одной встречи?

А, может, и не одной. Бишамон опускает взгляд, выравнивая голову, потому держать в таком положении тяжело. В волчьей шкуре она могла сколь угодно стоять, задрав морду к небу, а сейчас...

Сейчас бы научиться держать тело в вертикальном положении, и не уставать от того, что повернула голову в другую сторону. Да только для чего всё это? Что волчица хотела от всего произошедшего?

Девчушка прикрывает глаза, когда спутник выходит из комнаты, оставляя Мону в кромешной тишине, где она слышала даже биение собственного сердца столь отчетливо, будто держала его в руках у самого уха.

Мышцы начали согреваться и расслабляться, и Бишамон почувствовала себя чуточку лучше. Да только насущного вопроса не отменяло. Что она собиралась делать после? Жить в таверне, за которую не можешь заплатить? Устроиться лекарем на пол ставки? Но здесь уже есть тот, кто врачует, зачем лезть со своими порядками? Чем вообще занимается этот город? Чем живет? И не выходило ли так, что она много лет защищала этот город от напасти, просто потому что постоянно была на страже в лесу?

Тяжелый выдох вырывается излишне громко.

Не может же она сесть на шею мужчине и в этом вопросе? Не проще ли тогда просто уйти назад и не обременять никого своим нахождением здесь? Если бы у волчицы был хоть какой-то выбор, а так...

Она смывает с себя грязь, насколько позволяют руки, не желающие слушаться, моет волосы, прежде чем снова успокоиться и остаться в тишине... Право, делает попытку подняться самостоятельно, но ноги казались чужими, поэтому, когда Тревор вошел снова, мог услышать громкое «плюх», когда тело волчицы окунулось назад в воду, не имея возможности устоять.  Странно, но у нее не было сил даже разозлиться на происходящее.

– Можно вытаскивать, – устало произнесла Бишамон, будто не носилась по лесу последние несколько часов, а пахала в поле.

Мона молчит, не зная как реагировать на тот факт, что ночью Тревор решил заняться поисками какого-то дела.

– Ты не спишь ночью?

Или все дело было в волчице?

Желание оставить мужчину в покое росло в геометрической прогрессии.

Она слышит его вопрос, и даже воспроизводит тот в голове с нотками упрека. Как-то непонятно чего хотел Тревор, задавая подобное. Чтобы Мона почувствовала вину или поняла, что ходячий скелет пугает мальчишку до чертиков?

Девчушка невольно опускает взгляд на свое тело, которое скрылось под водной гладью и менялось из-за преломления света. Но и в таком эквиваленте ее тело выглядело так себе, так что не мудрено, что мужик испытывает что-то наподобие отвращения?

– Я привыкла спать.... На голой земле, – спокойно отвечает девушка, припоминая свои ночевки под открытым небом.

Не было у нее кроватей эти пятьдесят лет. Только крупные литься лопуха, да иная трава, укрывающая свою покровительницу от непогоды. Иной раз волчица забиралась в вырытый кем-то проход, иной раз нору ей освобождали, как благодарность. Животные чувствовали в ней силу, а не угрозу, если не были заражены, конечно, и если вовсе то были не твари какие. Поэтому в ее голове никогда и не возникало мыслей о постели.

Может быть в детстве, когда сдали в бордель, да и то быстро откинула эту мысль, засыпая на полу или вовсе в кладовой, откуда вытаскивали за шкирку.

– Поэтому, ты вполне можешь забрать кровать себе.

Он снова проворачивает трюк с одеждой, чем вызывает легкую усмешку. Настолько отвратительно или настолько неприлично? Рассуждать на данную тему, наверное, глупо. Или просто не было никакого смысла? Чтобы там не испытывал Тревор, на данный момент времени исправить Бишамон ничего не могла.

И все-таки тело ее укладывается на кровать, единственную в этой мелкой комнатушке. Мона невольно осмотрелась, хватаясь взглядом за окно, которое, к сожалению, было заперто.

Где-то внутри скомкано плюхнулось разочарование. Но отвести взгляд приходится.

– Чем ты занимаешься обычно? Тоже ночуешь под открытым небом?

Если он такое и делал, то явно не в этом лесу. Бишамон, наверное, знала бы об этом. Тем более что умела быстро преодолевать расстояние, которое обычный человек будет сокращать день или два. Впрочем, какая разница? Сегодня они оба оказались под крышей, в относительном тепле и комфорте.

Здесь природа молчала, даже если понимать тот факт, что камень, вода, и вооон тот хлиплый цветок на подоконнике, всё-таки всё еще относились к природе. Но всё это дело молчало, словно давно уже и не имело к жизни никакого отношения.

– Чем живет этот город? – ее голос тих.

Дрожь бежит по телу от понимания, что накинутое на плечи полотенце совершенно не выполняет функцию одеяла, и Мона понимает, что начала замерзать. В волчьей шкуре такое бывало крайне редко, а теперь... Она чувствовала себя дряхлой старухой на смертном одре, не иначе, где внуку или сыну не остается ничего иного, как создать все условия для лучшего ухода своей матери.

Что за мысли опять?

Его гневный возглас заставляет разум дрогнуть. За кого она его принимала? За человека, способного помочь первому встречному, просто так, не требуя ничего взамен, но при  этом жертвующим своим нормальным сном, самочувствием и иными вещами, которые должен бы оставить при себе в первую очередь.

Как говорил учитель, «у тебя есть ты и только ты, научись сначала заботиться о себе». И как бы прискорбно это не звучало, получается, в одно ухо маленькой девчонки влетело, а в другое вылетело, коли решилась жить в звериной шкуре, а не продолжать позиционировать себя, как человек.

Да и кому это надо было вообще? Если ее боялись, как чумы. Словно Мона ходила по деревням, оставляя после себя лишь разруху и погибель.  Так и чего тогда мучиться, если главное для друида – единение с природой. Быть может, девчонка слегка перегнула палку в своем стремлении, но когда учитель умер, некому было указать путь молодой эльфийке, некому было поддержать, понять и просто побыть рядом.

Одинокий разум способен воссоздать такие вещи, которые не придут в голову даже товарищу в пьяном угаре или агонии. Одиночество вообще толкает на поступки, которые потом вспоминаешь с содроганием. Право что, муки совести ее сейчас не мучили, за кого бы не приняла волчица этого мальчишку, решение своё он не оставит.

Да уж, ночь дана для охоты или сна, но, что делать утром? Просто встать, умыться, поесть и пойти по делам – это не вписывалось в жизнь волчицы совсем. А иного существования девчонка просто и не знала. Для нее чуждо было понимание, что кто-то стремиться завести семью, да осесть на данной почве, растить детей, пахать землю, охранять города...

– Я не знаю что делать дальше, – она отвечает спокойно, но не уверена, что спутник слышит ее, пока плещется в воде.

Вообще, так странно было осознавать, что мальчишка плещется в грязной воде, оставленной после купания в ней Бишамон. Конечно, такое было не чуждо зверям, но Тревор на зверушку совсем не походил.

– Что за научные работы проводят волшебники? – странно было слышать, что маги решили заняться наукой.

Для Моны магия – всё-таки что-то прекрасное, совсем не вяжущееся с опытами и исследованиями. Или просто ее взгляды остались в далеком прошлом?

– Ухаживаешь за зверями? А-а-а, – протягивает Бишамон , -  та женщина что-то говорила о том, что ты звериный доктор.

Странная усмешка ползет по лицу. Действительно, проще было остаться в звериной шкуре, может, тогда Тревор быстрее нашел подход к ней?

А тебе нужен подход какого-то незнакомца?

Или в глубине души зародилась маленькая надежда на то, что ее одиночество, наконец-то, хоть кто-то скрасит. Глупо, наверное?

Мона наблюдает за тем, как мужчина садится на стул, на котором долгое время находилась сама, но душа ее молчит. Даже если надежда и всколыхнулась, то быстро улеглась снова. В ней не было надобности, как и в эмоциях, которые девушка отбросила, хотя... Сложно говорить об этом, когда в полете орала как потерпевшая.

– Чем занималась или занимается крепость?

Бишамон поворачивает голову в сторону двери. Девицы пришли забрать Тревора к себе? Разговоров больше не будет?

Хорошо, что ты не на моем месте, – сухо пронеслось в голове.

Бишамон вообще всегда считала, что это не так плохо, что такая судьба упала на ее светлую голову, а не кого-то иного. Возможно, кто-то другой на ее месте скорее бросился со скалы, нежели стал терпеть хоть толику издевок. Душа иной раз была такой ранимой, что страшно что-то делать и говорить рядом с подобными людьми.

Волчица отводит взгляд в сторону, когда заходит хозяйка заведения с подносом в руках. Она не знает, смотрит ли женщина на тощее тело эльфийки или нет, но отчего-то принимает цоканье языком на свой счет. В этой комнате куда не посмотри, только и захочется что цокать да рукоплескать в возмущении, потому что... Один покалечен, вторая похожа на полутруп, не иначе, которому скорее нужен некромант, нежели тарелка горячего супа. Цирк уродов ныне посетил эту скромную обитель, не иначе.

Мона наблюдает за погодой в окне. Дождь продолжал стучать по стеклу, не желая успокаиваться. Молнии разрывали небо, но здесь, в пределах комнаты, природное буйство казалось далеким, не досягаемым, будто непогода желала дотянуться до двоих, но ничего не выходило. Точно ли девчушка сделала правильный выбор, дав мужчине увезти себя прочь? Что, если под покровом темноты в лес проберется какая тварь?

А друидка здесь прохлаждается, думает над своим будущем, которое могло и вовсе не наступить.

Не слишком ли много негативных мыслей для одного вечера?

Биша позволяет себе оторвать взгляд от окна лишь в тот момент, когда женщина уходит. Кажется, у Тревора здесь целый постоялый двор поклонниц, явно не против провести с ним ночку, а, может, и не одну. Лишь по этой причине не стоило задерживаться и тратить его время. Что могла дать ему Мона? Ничего. Это они уже выяснить успели. Услуга знахаря Тревору в данный конкретный момент была не нужна. Разделять с кем-то постель девчонке не приходилось, а испуганный зверек в виде светловолосой эльфийки едва ли распалит желание.

Волчица же помнила как то делали проститутки; в их глазах всегда светилось обожание или принятие неизбежного, завуалированное под гордость и мягкость одновременно. Навык, которому и позавидуешь и ужаснешься.

– Я просто так много всего пропустила, – начинает было оправдываться волчица, но замолкает. -  Заставит мыть? Или работниц своих ублажать?

В ее голосе не было сарказма. Из Бишамон лилось лишь спокойствие, с коим такие вопросы явно не задают. С другой стороны не такая уж и плохая перспектива, тем более что девчонка видела, как Тревор смотрел на ушедших работниц, и не поверит, что тот против компании получше, нежели Мона.

Он снова оказывается рядом, и Бишамон ловит себя на мысли, что чувствует себя из-за этого малость странно. Сердце бьется вовсе не ровно как должно, а ускорило свой темп. Ей богу, как глупая влюбленная девка, которая только и может, что глазеть на возлюбленного.

– Значит, город ученых. Кладись знаний и открытий, – и снова она болтает будто для себя, уронив взгляд в сторону.

Какими знаниями обладала друидка? Ну могла спокойно показать на ядовитую травку или наоборот – лечебную. Могла сварганить микстуру от кашля, мазь от боли в спине и суставах. Да и просто исцелить своими умениями. Всё это как-то абсолютно не вязалось с представлением того, чем занимались маги данной крепости.

Да и у Тревора была цель в этой жизни. Зачем ему женщины, когда у мальчишка имелась Мара.

Бишамон поднимает взгляд назад, на мужчину, когда тот подносит ложку к ее рту. Смотрит несколько секунд, не понимая, что чувствует. Да ее родная мать так никогда не кормила, или просто воспоминания давно покинули светлую голову?

Мона медленно открывает рот, продолжая таращиться, будто всё это обязано было прекратиться. Просто потому что к нормальному отношению девчонка не привыкла, а тут прям уже столько всего сделано в ее пользу.

- Расскажи еще что-нибудь об этом месте. - произносит Мона, проглатывая первую ложку супа.

Отредактировано Bishamon (11.10.24 21:55)

Горячая пища обжигает нутро, и Бишамон чувствует, как довольно расслабляются внутренности, будто ждали подобного подношения излишне долго. Хотя, пятьдесят лет, довольно большой срок для одного желудка. Как он вообще еще принимал пищу, непонятно. Где-то глубоко в мыслях волчица ждала того, что ее вывернет наизнанку, потому что такое случается, если  иметь привычку голодать долгое время. А, как выяснилось, счет таковому Мона и вовсе потеряла. Как еще мозги то соображали, да помнила человеческую речь?

За первой ложкой идет вторая, третья. Она продолжает смотреть на мальчишку, усмехаясь лишь один раз его ответу про расплату натурой. Значило ли это, что брать подобную плату с друидки он не станет?

Право, Бишамон не верила его словам, но и не опровергала их. Откуда ей знать как поменялся мир за полвека? Какие привычки приняли на свои души смертные? Может, плотские утехи ныне никого не сводят сума? Что-то подсказывало – это не так. Едва ли, выйдя за пределы данного города, она не обнаружит ни одного борделя. Да и что далеко ходить, наверняка Хармплаут, или как его там назвал мужчина, не кишит подобными заведениями. Кто бы не вырыл проходы в скалах или за ее пределами, всегда останется потребность.

Или весь город принял на себя обет безбрачия? Судя по девчонкам, стреляющим глазами на Тревора и получающие такие же взгляды, ответ был очевиден, как ясный день.

– Как будто списал себя со счетов...

Ее голос тих, да и какова причина напрягаться? Даже если активно вслушиваться в происходящее за стенами, было довольно тихо. Некоторые голоса появлялись и исчезали, потому что большинство посетителей готовились ко сну после тяжелого дня.

Стало даже немного интересно, что там надумал по ее поводу Тревор, но спрашивать не видела смысла. В любом случае девчонка уйдет, не ночью, так утром, чтобы не обременять мальчишку. А он и забудет... Снова.
Тревор рассказывает размытые сведения о крепости, но Бишамон толком не может понять, это ли хотела услышать, или разум хотел историй из жизни человека напротив? Да только почему он должен рассказывать что-то незнакомке? Впрочем, странный вопрос. Как тогда знакомиться с людьми? Как узнавать о них хоть что-то, если боишься расспросить о прошлом или намеченном будущем?

– И почему же ты искренне этого захотел?

И где тебя носило остальные года? Почему осел в данном городе-крепости? Будто спрятался от непогоды, бушующей за пределами крепости, за пределами моря. Мона проглатывает очередную ложку, продолжая внимательно наблюдать за Тревором.

– Ты от чего-то бежал?

Вопрос вырывается сам собой. Обидеть или лезть куда-то глубже волчица не желала, но отчего-то разум принял факт, что ей хотелось знать ответ на данный вопрос.

Перегибала ли Бишамон палку, задавая такие вопросы? Она не знала, правда. Ее научили делу друида, но не научили как стоит вести себя с людьми так, чтобы в итоге не схлопотать по лицу. А потухшие внутри эмоции и вовсе стерли все грани приличия. Мона не видела ничего плохо в теме про близость, путь сама и не испытывала этого ни разу в жизни, насмотревшись на работу проституток, да и не понимала, что лезет в глубины чужого разума. Тревор не обязан был вовсе отвечать на ее вопросы, но почему-то продолжал это делать.

Боялся обидеть? Или не хотел оставаться в гнетущей тишине? Но разве это не нормальное состояние, когда приходиться находиться с кем-то едва знакомым? Она не отводит взгляда, но не понимает о чем говорит мужчина. Стоило ли признаться в столь малой вещи, как непонимание? Учитель обычно разжевывал девчонке всё то, что никак не хотело помещаться в ее разум, но Тревор не ее учитель, он не обязан брать Бишамон за руку и вести в чертоги своего разума. Поэтому волчица промолчала, оставив замечание без ответа. Вроде бы, понимала, что данная тема не слишком то и приятна, или просто ошибалась?

Он отводит взгляд, и сердце волчицы пропускает удар. Она что-то сделала не так? Задала все-таки вопрос, который стоило придержать за зубами? Бишамон чувствует, как скручиваются в тугой узел внутренности. С чего бы? Тревор нашел своё место в этой жизни, дело, которое ему нравится, значит ли, что глубоко внутри он не страдал от сделанного выбора? Так почему такая реакция? Почему Мона чувствует, как внутри что-то болезненно колет ее в район рёбер?

Она вздрагивает, когда тарелка с грохотом опускается на прикроватный столик; так жены частенько вздрагивают, понимая, что довели мужа до белого каления, и теперь не знают чего ждать дальше. Бишамон, впрочем, тоже не знала.

Тревор не лез в ее душу, не пытался выяснить хоть что-то из жизни волчицы, чем та спокойно бы поделилась. Но всё, что интересовало мужчину – что будет делать немощная девка по утру.

Бишамон опускает взгляд на кровать. Куда бы мы не бежали, мы берем с собой себя? Могла ли девчушка понять Тревора хоть самую малость? Возможно. По крайней мере не отрицала такого варианта, если бы знала его историю от «а» до «я», но таковая была слишком размытой, чтобы делать выводы.

– Прости, – тихо отвечает Мона, прикрывая глаза. – Моё любопытство, наверное, не очень уместно.

Испытывала ли девушка чувство вины? Едва ли. Просто понимала, что эти слова стоит сейчас сказать, чтобы не накалять обстановку. Откуда ей знать о вине, коли никогда не сделала плохо ни одному живому существу? Зато другие сделали сполна. Грызла ли совесть ее родителей после содеянного? Живы ли они? Спят ли так же сладко или их мучают кошмары? А те, кто гоняли ее раскаленными железяками? Чувствуют удовлетворение от содеянного? Рады ли тому, что спаслись и ничем не заразились от эльфийки, которая и не могла ничего им сделать?
Всё это вписывается в понятие совести? Или лишь имело отношение к душевной гнили, которая всегда была и останется в людях?

Она молчала, не зная, стоит ли пытаться задавать вопросы еще. Вроде бы, Тревор дал понять, что больше не хочет на сегодня разговоров.

Она снова вздрагивает, когда ложка, будучи в руках мужчины, ударяется о край тарелки. К такому вообще можно привыкнуть? Почему Тревор так остро реагировал на слова эльфийки? Она действительно делала что-то не так? Может, все те встречи окончились плачевно по ее вине? Стоило ли начать сейчас копаться в чертогах своей души, чтобы прийти хоть к какому-то выводу? Вряд ли. Стоило понять тот факт, что человек, сидящий за столом, пережил столь же много, как и она. И вряд ли в его жизни было много приятных моментов, коли пара вопросов заставили чужую душу встрепенуться и напомнить ему о тяготах своего существования, что реакция не заставляла себя долго ждать.

Девчушка медленно открывает глаза, встречаясь с синевой его глаза. Что он хотел высмотреть? К каким выводам прийти? И желал ли этого вообще?

Если разобраться, Тревор не только не обязан был помогать, но и тревожиться о словах волчицы тоже не должен. Когда начинается подобная свистопляска, то невольно приходишь к мысли, что человек рассчитывает на новую встречу. Или Бишамон в очередной раз пришла к неверному выводу? Как же всё сложно выходило!

Он отворачивается, тужась проглотить свой ужин, а волчица снова не могла оторвать янтаря своих глаз от чужой спины. Слажен мужчина был притягательно,нечего сказать, да только мысли совершенно не о том. Тревор не хотел говорить о себе? Шкаф его жизни скрывал каких-то опасных скелетов?

– Например? – произносит Мона на выдохе.

О чем она должна спросить в первую очередь? Как выжить в этом городе или за его пределами? Что может пригодиться в ее умениях? Как-то сама друидка не видела в этом важности, впрочем, в расспросе мальчишки тоже. По конечному итогу знания о нем мало что давали светловолосой, как и ему о ней.

– Ну, вот ты на ногах уже, по меньшей мере, лет сорок, получается? Какие плюсы нашел в этом? Моя «двуногая» жизнь окрасилась не лучшими событиями, но да у кого оно не так? А волчья  – чуть не сожрала остатки разума. Я иду по пути друида, но не знаю, действительно ли это то, чего я хочу.

Но, с другой стороны, Бишамон и вовсе не знала чего хочет. Путешествовать? Возможно. Было в этом свое очарование. Узнавать новых людей, окунуться в новые реалии природы и голосов, возможно, узнать иных людей. Девчонка точно не хотел быть снова гонимой, но что-то подсказывало, что едва ли выйдет встретить такого же добряка как Тревор.

– Поэтому сложно искать плюсы и в теле человека, и в теле зверя. Руками можно сделать явно больше, чем лапами.

Кажется, в голосе друидки прозвучала усмешка? Она могла научиться вязать, шить, держать оружие. С лапами такое не провернешь.

Слабая улыбка ползет по лицу, когда мужчина упоминает лекаря. Снова этот странный человек, которого сюда так и не привели. Что он мог сказать друиду, интересно? Конечно, есть целители многим лучше ее, но Мона итак знала, что лекарь ей здесь не поможет. Только время и стремление вернуть вертикальное положение. А сделать для себя настойки для укрепления мышц и костей сможет и сама.

Бишамон задумалась, когда прозвучал вопрос о том, зачем же ее тощее тело вышло из леса. Девчушка долго молчит, толком и сама не зная, что повело ее. Инстинкт? Чуйка?

– Я могла бы сказать, что меня вывел голод, но сама не верю в сказанное. Скорее чутье, что что-то должно было случиться.

И случилась буря. А потом появление всадника. У судьбы какое-то паршивое чувство юмора.

Подумай.

Губы кривятся в странной улыбке, которая быстро исчезает. Уставший, ослабленный разум, который смог вспомнить человеческую речь, на «подумать» сейчас был явно не способен. Неужели Тревору надо объяснять такие вещи? Или его в принципе раздражал весь разговор, который случился между ними? Или раздражал сам факт нахождения здесь эльфийки, которая не могла толком решить, что ей делать дальше?

На его месте, умей она испытывать всё те же эмоции, как в детстве, то уже наорала бы на мальчишку, что он мямля, не умеющий принимать взвешенных решений, которые обязательно повлияют на его дальнейшую жизнь, а, быть может, даже судьбу. Да только крик свой девчонка оставила в возрасте семи лет, так более к нему и не прибегнув. Даже в мыслях стало себя чуточку жаль.

Нормальные люди испытывали хоть что-то. Вон, посмотреть на парнишку, бесился, выдавал своё недовольство, стучал тарелками и ложками, психовал в конце-то концов. Да он явно выглядел сейчас живее, чем Бишамон, продолжавшая принимать всё излишне спокойно. Эльфы такими становятся к годам пятистам примерно, когда почти вся жизнь уже прошла, повидал многое, можно и перестать удивляться да кричать о банальностях, которые молодым кажутся концом света.

– Мы с учителем не часто посещали наш круг, – спокойно ответила Мона, прикрывая глаза.
Хватит уже таращиться в его спину, ближе все равно не станет, сколь не прожигай взглядом.

– Поэтому привыкла к его обществу, но не к остальным. Возвращаться в ряды мне не хотелось, поэтому, быть может, твое замечание имеет под собой почву.

Она избегала остальных друидов. Действительно избегала. Часто уходила на другую дорожку, стоило лишь почувствовать приближение оного. Наверное, никто и не знал, что она шарахается в волчьей шкуре, а если и знали – не сделали попыток вернуть дикарку в свои ряды. Зачем им обуза, которая о себе-то не может толком позаботиться? Небось, подумали, что сгинула давно эта мелкая эльфийка, смотрящая на взрослых своими слишком проницательными янтарными глазами.

Может, они боялись?

Усмешка слышится глубоко внутри собственного разума. С чего бы могущественным товарищам бояться какой-то девчонки? Или им просто не нравился ее тяжелый взгляд? Дети, ведь, так смотреть не должны.

Девчонка все-таки открывает глаза, устремляя их на свое тело, закрытое одеялом. Да уж, страшно представить. Что видит перед собой Тревор, и как еще он не закрыл глаза, да не отвел взгляд в сторону? Право, Бишамон продолжает пялиться на выпирающие части из-под покрытия. Примерно она представляла, как может выглядеть, но что-то трезвонило, что картина Моны далека от правды, коли мужчина делает такое замечание уже не первый раз.
Отвратно.

Его вопросы выбивали из колеи, ей богу. Сколько лет ты в волчьей шкуре? Когда последний раз ела? Что подвигло попросить о помощи?

Не знаю!
Я не знаю!
Не помню!

– Так вот же, ты меня покормил какое-то время назад, – нашлась волчица.

Чуяла, что не стоит так отвечать, но сделанного не воротишь. Биша снова закрывает глаза. Какой толк от понимания, что ест она мало и редко. Вспоминает в тот момент, когда желудок уже прилипает к костям, переставая даже урчать, чтобы напомнить нерадивой хозяйке, что его следует заполнить. А сил искать пищу просто нет.

Наверное, ее выход на опушку был завершающим актом. Мона действительно могла просто-напросто погибнуть сегодня.

– Не помню, – тихо добавляет девчонка, проглатывая подступивший к горлу ком.

Волки, ведь, могут продержаться мелкими перекусами без еды и месяц. Выбрала же на свою голову лучший облик. Иначе давно сгинула бы.

Ее плечи поникли. В попытках сказать хоть что-то еще, Мона осознает, что сил на это просто не осталось, и даже не замечает, как проваливается в сон.

Себя-то не жалко?

Вопрос эхом отзывается в резко опустевшем разуме, эльфийка поднимает голову, щурится от слишком яркого солнца, пробивающегося сквозь листву, но тут же свет загораживает фигура. Учитель. Он всегда плотно кутался в свой потрепанный темный плащ, даже в лютую жару, будто плащ был защитой ото всех невзгод. Впрочем, волчица и вовсе не знала что за тряпка, скорее всего артефакт какой? Больно она в них разбиралась что ли?

Жалко ли себя? Конечно жалко. Кто позавидует ее детству? Кто позавидует тому, что на молодом теле теперь шрам, оставленный до конца жизни, а эльфы, как зналось, живут дольше людей. Жалко. Действительно жалко.
Она хотела было крикнуть это прямо в лицо своему учителю, но лишь безвольно свесила руки вдоль туловища, прикрывая глаза. Но когда и кого спасла эта самая жалость к себе? Право, если только в самый критический момент на поле боя, трус какой бросал оружие и убегал, только и гляди, как сверкают пятки. Таких даже не хочется добивать.

Да только с чего бы друиду задавать такой вопрос? Разве он не учил ее тому, что придется встретиться с невзгодами, и стоит научиться себя как-то вытаскивать из всего этого? Ну вот, вытащила.

Ты горд мною?

Пусть пришлось прибегнуть к чужой помощи, но вылезла же из пучины. Вырвалась из лап костлявой? Да только зачем?! То теперь –то делать?! Кто-то может об этом сказать?!

Моне кажется, что она кричит. Голос предательски хрипит, легкие будто наполнились свинцом, и девушка резко распахнула глаза.

Там, далеко за стенами, виднелся закат: слабый, только-только начинающийся. Это сколько она проспала? И было ли всё на самом деле?

Волчица безвольно рыщет сонными глазами по пространству, натыкается на фигуру Тревора, уснувшего за столом, и понимает, что произошедшее не кошмар, коим мог быть. Однако попытка пошевелить нормально собственными конечностями успехом не увенчалась.

Бишамон откидывает одеяло, глубоко вдыхая спертого воздуха. Их всего двое, но за ночь успели надышать так, что немного противно. Впрочем, это просто предрассудки разума, привыкшего ночевать под открытым небом.
Девушка садится на кровати, придерживая свое тело в вертикальном положении лишь благодаря хватке за спинку кровати. Сидит так какое-то время, вслушиваясь в тишину.

Как вообще его спина еще не отвалилась от такой позы? Странно еще, что предпочел остаться с ней, а не сбежать к девицам. С чего бы? Или просто она всё не так поняла? Воспоминания о борделе стерлись и стали расплывчатыми?

Конечно, лучше думать об этом прямо сейчас.

Девчушка делает легкий толчок вперед, в надежде опуститься на ноги, но те снова подгибаются, и Бишамон падает на пол с неописуемым грохотом.

Больно.

До чего же больно биться костями о твердый пол! Как еще не сломала себе ничего? Лежит на полу, пялится в потолок, понимая, что такой грохот мог разбудить и мертвого.

Ей богу, лучше бы просто снова обернулась волком.

Вот же... дура

Отредактировано Bishamon (21.10.24 11:57)

Вся эта картина была до того нелепой, что хотелось зажмурить глаза, а, открыв их, убедиться, что пятьдесят прошедших лет  - просто разыгравшееся воображение. Что она всё та же мелкая девчонка, в которой произошло не так много изменений. Спокойно стоит на своих двоих, еще умеет улыбаться, да и мыслить о чем-то хорошем, ведь, учитель дал понять, что мир не так плох. Но приходилось принимать всё так, как оно есть. Мир – отвратительная штука, а ты просто лежишь на полу, каким-то чудом не переломав себе тощие конечности.

Сон не принес облегчения. Привычка вскакивать рано, сколько бы не пришлось поспать, никуда не делась. По сути своей, сейчас никто не гнал ее, не пытался сделать больно, да и вообще не говорил, что с наступлением утра она должна сразу же уматывать, потому что в этом городе нет места бесчувственным куклам.

Потолок, к слову, был отвратно-грязным, словно тварь какая прошлась по нему немытыми ногами. Мысли эти правда пришлось отпустить в тот момент, когда слышит шевеление чужого тела и грохот падающего стула.

Девчушка вздрагивает, в который раз за непродолжительное время, которое находится рядом с мужчиной.как-то всё у него выходит излишне резко, громко, будто обозначает свое отношение ко всему происходящему. Впрочем, среагировала бы она так же? Скорее всего. Неожиданный грохот кого хочешь поднимает с места, резко и неистово.

– Ммм, – промычала девчонка вместо ответа.

Пусть понимает как хочет. У самого видок такой, будто всю ночь пил, а не пытался хоть как-то отдохнуть. У этого человека всё тоже не так просто да? Даже не смотря на факт того, что Тревор нашел своё место в этой жизни. Был ли он в конечном итоге счастлив?

– А что люди обычно делают с костями? – очередная попытка пошутить?

Только мужчине явно было не до этого сейчас.

– Думала выйдет встать самостоятельно.

Наивно? Ну и пусть! Путь становления волком казался теперь излишне легким, который приведет в конечном итоге лишь в землю, к которой так прикипела. Только на данный момент времени вставал вопрос – а сколько пройдет дней, прежде чем она сможет самостоятельно ходить, а не лежать постоянно, как немощная? Тревор быть постоянно рядом не сможет; оставит на попечение хозяйке данного постоялого двора? Вот уж радость.

– Время еще раннее... Сможешь снова уснуть?

Это что сейчас было? Попытка позаботиться? Мона и не представляла, что на такое способна после всего пережитого.

Его прикосновения все такие же осторожные, Бишамон могла сравнить их даже с заботливыми? Где-то внутри, та самая мелкая девчонка пищала от радости, но на деле, вот она, взрослая эльфийка, понимала, что это напускное чувство, ведь, как вести себя иначе, когда имеешь дело с таким видом тела? Здесь требовалась аккуратность, присущая ювелирам, иначе слишком легко сломать.

Хотелось рассмеяться, ей богу. Ее всегда можно было переломать, но сейчас эта задача казалась еще более легкой, только мужчина упорно не шел к данной цели. Впрочем, почему-то время от времени Мона приписывала ему черты жестокости. Этот из-за чувства его раздражения? Или что-то крылось многим глубже, куда заглянуть янтарь ее глаз не может? Да и как заглянуть в чужую душу? Глаза тут мало чем могут помочь.

– Ну вот, есть куда пристроить мои кости, – в ее голосе промелькнула усмешка.

Так, послевкусие оставила после себя. В конце концов Мара изначально желала сожрать ее бренное тело, а тут и мысли можно оставить. Что-то друидка сомневалась, что дрейк остановится в этот раз. Явно не после того, как девчонка посмела притронуться к ее хозяину самым наглым образом.  Вроде бы, это называлось ревностью. Что будет, когда Тревор решит завести семью? Если допустить, конечно, подобную мысль вообще.

Как бы не сдохла от горя.

Так или иначе, люди приходят к мысли, что пора где-то осесть, даже если проходит сорок и более лет. Некоторые в полтинник понимают, что зря бежали от своей судьбы, идущей по пятам.

Только опять мысли уносят куда-то не туда. Повалявшись на полу, Биша не успела замерзнуть, да и не зима была за окном, но одеяло на ноги всё равно опускается, а девчонка не находит в себе сил сказать, что можно было оставить всё как есть.

Всё-таки его забота поражала ее больше, нежели бы отнесись он к друиду как к бельму на глазу. Привыкшая к гонениям, вера в людей едва ли вернется быстро, как ветер, поменявший направление.

Лучше она себя действительно чувствовала, но явно не с условием, что сразу стоило пытаться встать. Да только Мона даже в тот день, когда пламя коснулось голой кожи, не позволила себе валяться и плакать. Почему сейчас должна изменить в стремлении?

Девчонка едва слышно выдыхает, когда слышит хруст чужого позвоночника.

– Лучше, – подтверждает друидка. – Но для самостоятельного передвижения, как оказалось, не достаточно.

И ему помочь на данный момент времени не сможет. Казалось бы, всего несколько слов заклинания, и боль в его спине уйдет, но Мона чувствовала, что и для этого придется подкопить сил.

– Главное, чтобы ищущие тебя, не испугались. Остальное не так важно.

Или она не выглядела уже как ходячий труп, который следует упокоить?

Она видит его улыбку и готова поклясться, что сердце дрогнуло в этот самый момент. Не раздражен таким отвратным пробуждением, не пытается ворчать и выкидывать колкости, которые летели из него ранее. Не уж то одной ночи хватило для таких разительных изменений? Или Тревор слишком хорошо делал вид, что не такой, каким пытается казаться?

А каким он пытается казаться?

Мона наблюдает за мужчиной, подошедшего к окну. Девчонка даже не сразу заметила, что форточка открыта. Привыкла к холодным ночам и промерзлым утрам настолько, что уже не особо обращает на такое внимание? Но почему тогда воздух казался спертым, будто на улице стояла неистовая жарища, с которой едва ли справляется открытое окно? Опять отошла от начала своей мыслительной деятельности.

Тревор.

Каков же он на самом деле? И хотела ли волчица знать это на самом деле? Ведь, по сути своей, как только друидка встанет на ноги их пути разойдутся...

И снова сердце предательски сжалось от данного осознания. Искать по миру таких людей слишком тяжело, а подходить к незнакомцам с вопросами – хороший ли вы – глупо и наивно. В конце концов Бишамон давно не была ребенком, которого можно обвести вокруг пальца, а потом тыкнуть в спину, мол, поверила, дуреха!

– Я... Могла бы попробовать снять боль, – голос ее тих, пусть и не было надобности говорить в такой тональности.

С другой стороны, если стены здесь тонки, то грохот от падения слышали все и могли вполне подпрыгнуть в своих кроватях. Но коли никто не пришел, значит не так громко вышло? Значит и голоса их не слишком –то слышны?
Едва заметная усмешка ползет по лицу, когда Тревор продолжает говорить.

– Настолько плохо выгляжу? – не обиделась.

Да и вообще, уже забыла, что могло вызвать в ней злость или возмущение. Детский разум испытал лишь ужас и понимание предательства, когда самые родные люди оставили ее, сопротивляющуюся, в руках содержанки борделя. Наверное, это самые яркие эмоции, которые ей пришлось пережить в принципе. Потом было отвращение от вида сплетенных тел, боль от пламени, радость от спасения...

Что же пошло не так, что эмоции сдохли, как прогнившее насквозь дерево? Если задумываться об этом прямо сейчас, то едва ли Бишамон придет к какому-то выводу. В какой-то период понимание людского поведения сломалось, оставляя разум в спокойствии, свойственное зверям, привыкшим править лесом, а не быть в подчинении и сожалея о прошедших днях.

– Мы направимся в крепость?  – янтарь глаз обжигает мужчину.

Снова.

Не опускает, не отводит в смущении взгляд, хотя стоило бы. Нельзя пялиться вот так, словно решила вызвать человека на дуэль, заведома признавая своё поражение.

Но странная улыбка остается на лице. Значит, в крепости они разойдутся кто куда?

– Не знаю, как обстоят у тебя дела с заботой, но...

Девчушка замолчала, собираясь с мыслями.

– Здесь я только благодаря тебе.

И твоей заботе, между прочим!

Отредактировано Bishamon (23.10.24 20:20)

В момент неистового сопротивления, Тревор напомнил волчице загнанную лань, которая приготовилась к смерти от волчьих зубов, но никак не к принятию мысли о спасении. Она улыбается, наверное, впервые за долгое время искренне и тепло, будто вернулась в те беззаботные дни своего детства, когда едва ли ей могли сказать, что уже совсем скоро жизнь перевернется с ног на голову.

– Значит, страдания становятся невыносимыми лишь в старости? – в ее вопросе явный подвох, но Бишамон его не слишком афиширует.

Нет смысла лезть со своим уставом в чужой монастырь. Настаивать не станет, потому что сама не уверена в собственных силах, хотя и попробовала воззвать к магии, к которой привыкла. В конце концов девчушка не столь часто вступала в бой с нечистью, чаще всего именно спасала раненных и загнанных, будто то звери или люди.

И снова в голове возник образ мальчишки. Уже размытый, но общие черты всё еще стояли перед глазами даже спустя столько лет. Почему она запомнила именно его? Из тысячи людей, с которыми приходилось иметь дело, в памяти засел лишь один образ. Потому что не гнал прочь? Да откуда ребенку было знать, что под белой шкурой сидит друид, боящийся высунуть нос в реальность.

Но больше всего волновало то – почему мозг упорно накладывал образ мальчишки на Тревора. Не бывает же так, что призраки прошлого, вдруг, спасают тебя в горьком настоящем? Так обычно бывает лишь в сказках. Принц прибегает на помощь нищей девчонке и берет ее в жены, а потом оказывается, что они знают друг друга с детства. Ну или как раз кто-то спас, а потом они встретились спустя много лет. Возможно, того парня уже вовсе нет в живых, и стоило оставить уже эту прошлую браваду.

– Значит хуже чем отвратно, – подытоживает друидка, услышав слова Тревора.

И всё же, напарник так старался сберечь ее ментальное здоровье, что невольно наводило на мысли, что не может он быть плохим. Да, жизненные обстоятельства потрепали Тревора, но, от своих принципов тот не отступился. Так странно.

Он что, мог думать только о еде?

Почему-то волчица понимает, что не прочь и рассмеяться, но мужчина явно не поймет ее веселья, возникшего, по сути своей, на пустом месте. О таковой сама Мона думала в последнюю очередь. Впрочем, это и стало причиной ее состояния.

– Будет здорово, – отозвалась Биша, опуская-таки взгляд. – Возможно, какие-то мои знания о медицине так или иначе устарели. Я бы посмотрела, куда шагнули умы крепости, коли ты так говоришь.
Что здесь собрались чуть ли не уникумы всей живой цивилизации.

– Хороший парень нарасхват, – все так же спокойно произнесла Бишамон, прикрывая глаза.

Хорошие люди всегда оказывались в эпицентре, потому что боялись отказать? Или то называется любовь  к тому, что делаешь? Впрочем, Бишамон было всё равно, окажется ли еда сейчас в ее желудке или нет. Организм не был голоден.