— Гррруууумш! Гррруууумш! Гррруууумш!

Сотни глоток рычат в унисон, вопя одно единственное слово, пока им вторят стуки боевых барабанов и завывания сигнальных рогов. Трясется от поступи врагов земля, пугая лесных животных и предвещая мелкой дрожью скорый приступ врагов. Кружат над полем стаи воронья, предвкушая будущий пир.

Это идут орки.

Неистовое племя, кровожадное и жестокое. В отличие от гоблинов, ведомых разумом и дисциплиной, орочьи орды походят на неуправляемый шторм, буйный и сметающий все на своем пути. Со стихийным бедствием не договоришься, не откупишься и не заключишь перемирие. Любой намек на дипломатию у них идет за слабость. Им не нужны высокие цели, не нужны земли и подданные, не нужна цивилизация, они хотят лишь грабить, убивать и жечь дотла во имя своих богов, во имя жажды битвы, текущей в их крови.

Найти и уничтожить, вот их кредо. Никакой пощады, вот их девиз. Презрение к слабости, вот завет их богов. Вечная война, вот их смысл жизни.

Быстро плодящиеся, выбраковывающие слабых, преданные учению кровожадного бога Груумша Одноглазого, они есть чума, туча саранчи, пожирающая землю, опустошающая города и села, сжигающая крепости и форты, проклятье на головы иных народов.

Ныне эта чума пришла на земли Побережья мечей будучи далеким эхом, наследием войны Серебрянных Пределов, осколком от великой армии Воеводы Хартуска. Впрочем, пусть и сила их не та, что прежде, число не столь значительно, но эта орда оставалась крупнейшим из северных племен орков.

На такую угрозу не могли не отреагировать. Альянс Лордов не стал медлить и отмахиваться от донесений о приближении орков. Войска были созваны, дружины и наемные компании, ополчения и гарнизоны крепостей, все силы собирались в кулак, дабы разбить накатывающее девятым северным валом войско. Не минул сей клич и славных Пылающих Кулаков, крупнейшего отряда Врат.

Тысячи воинов собирались со всех концов Альянса, дабы отразить натиск врага. Проверялись арсеналы, конюшни и амбары с провизией, готовясь к снабжению своих защитников. Не смолкали удары молотов по наковальням, не утихал жар кузнечных печей. Призывались на контракт колдуны и волшебники, дабы укрепить мощь объединенного войска. Генералы денно и нощно совещались, разрабатывая план военной кампании.

И все же было все не так прекрасно, как на первый взгляд. Правду говорят, что любая армия создается для невероятного. Героизма на пустом месте, воровства того, что никому не нужно и порче того, что испортить невозможно. За годы службы Маэдрос в этом убедился, насмотревшись на изнанку каждой войны. 

За бравурными уличными парадами, за громогласными речами и начищенными доспехами скрывались склоки, ложь и ржавчина. Многие отряды недолюбливали друг друга, то и дело устраивая драки, порою проливая кровь. Задерживали жалование алчные чинуши. Выдавали дрянь заместо снаряжения, оружия и фуража интенданты. Боролись за власть и влияние офицеры, жаждущие славы и привилегий.

Будучи Флеймом, пробившись на этот пост через боль, кровь и долгие годы службы и сражений, тифлинг пылко и со всей душой окунался в этот беспорядок. Железная дисциплина и некоторая способность к переговорам смягчали конфликты как внутри его сотни, так и с прочими отрядами. Взятки и угрозы помогали довольствию отлипать от жадных рук снабженцев и бюрократов. Знакомства среди старших офицеров, оказанные им услуги и безупречный послужной список давали некоторую стабильность в жизни боевой сотни. Вот только в этом противостоянии с орками последний факт все одно не спас ни Маэдроса, ни его подчиненных.

Как и предполагал тифлинг, высшее командование, настоящая банка с пауками, не смогли договориться меж собой. Единая иерархия, не на словах, а на деле, отсутствовала как таковая за неимением достаточно авторитетного и решительного, дабы прекратить эту свару. Все распоряжались своими войсками как им было угодно, тихо саботируя приказы формального главнокомандующего. Результат такой офицерской междоусобицы не заставил себя ждать.

То, что должно было ударить по вторгшейся на север Побережья орде единым кулаком, раздавив угрозу чуть ли не у границы, развалилось на отдельные полки и вооруженные толпы. Снабжение полетело к дьяволу, многие командиры отрядов сами искали способы прокормить своих солдат и лошадей, а о плате воинам вовсе упоминать не стоит. Иные подразделения стали напоминать разбойников с большой дороги, вымогая у окрестных крестьян еду и ночлег, не способные нормально заплатить и отбирающие нужное силой.

Заместо стены копий войско орков, возглавляемое весьма решительным воеводой при поддержке умных и хитрых орогов, встретила рыхлая и полная дыр масса. Стоит ли говорить, что первое сражение, а за ним и второе были проиграны с треском ломающихся костей и звуком льющейся крови?

Когда пала пограничная крепость, спаленная дотла, наконец в дело вмешался Маршал Пылающих Кулаков, Ульдер Рейвенгард, прибывший с подкреплением. Уже более шести лет занимающий свой пост, воин до мозга костей, верный долгу и клятвам, жесткий и умелый, он тут же начал приводить армию в порядок, подавляя своей железной волей смутьянов и карая дезертиров.

К сожалению, даже такая личность, коей пророчили скорое становление великим герцогом Врат, не была способна за пару суток подготовить достойный ответ приближающейся орде. В условиях тяжелой обстановки было принято решение отступить, отвести войска за реку, дабы собраться с силами и укрепиться на другом берегу, играя от обороны. Дабы не дать оркам влететь в разворачиваемый лагерь на спинах отходящих, озвучили суровый приказ:  оставить на правом берегу заслон, не слишком крупный отряд, чьи солдаты разменяют свои жизни на самый ценный ныне ресурс — время.

Маэдрос и его сотня были одними из тех, на кого пал жестокий, полный рациональности выбор. Это не было сведением счетов или желанием выслужиться, лишь холодным расчетом, арифметикой войны. Было ли от этого легче? Нисколько, но приказ есть приказ и обязанность любого солдата – этот приказ выполнить или умереть преступником.

Флейм делал все что мог, дабы как следует укрепиться на позициях, заставлял, сулил, угрожал, бил, но к назначенному сроку полевые укрепления были выстроены, а солдаты готовы настолько, насколько это возможно. И теперь, в это не по-летнему холодное утро, к ним шел авангард орочьего войска, слышимый даже за несколько миль.

Они стояли на этом поле, люди, эльфы, дварфы, полурослики, тифлинги, полукровки, сжимая мечи и копья, натягивая тетивы на луки, опускающие забрала шлемов и вдевающие руки в ремни щитов, наматывающие на кулак поводья лошадей, хмуро заглядывающие в свои книги заклинаний и готовящие реагенты, молящиеся богам и проклинающие их, ветераны и новобранцы, прожжённые жизнью и наивные, страшащиеся и предвкушающие.

А навстречу им, из густого леса, маленькими ручейками, сливающимися в целое озеро, выходил враг. Орки явились. Многие из них выглядели дикими зверьми, чья глаза налиты кровью. Подобно войску варваров-берсерков они стояли вразнобой, рвались в сраженье, кричали боевые кличи. Живое штормовое море, готовое обрушиться нескончаемым приливом на дерзнувших выступить против. Но были и те, что сильно отличались, выделяясь подобно цельному камню посреди груды песка. Высокие, закованные в сталь и железо воины, стоящие оземь и едущие на боевых волках, сопровождаемые огромными боевыми троллями, шаманами и боевыми машинами, они не походили на неуправляемую толпу. В них, помимо силы, был виден опыт, отголосок причастности к великому войску. Это были ветераны Хартуска, частичка былой мощи Орды.

Наконец, последний враг шагнул на будущее поле брани, покидая сень деревьев. Казалось, будто они заполонили все перед глазами и куда не кинь взгляд, увидишь серо-зеленое воинство. Их были сотни и все они нетерпеливо или же спокойно ждали отмашки. Все головы, все клыкастые лица были обращены к одному из них, тому, что был выше прочих и шире в плечах. Богато одетый, закованный в толстые латы, это был предводитель, военный вождь, командующий авангардом.

Один взмах зазубренным мечом разделил до и после. Взревели трубы, застучали барабаны, и все враги, как один, двинулись вперед, повторяя свой гневливый, ненавистный клич:

— Гррруууумш! Гррруууумш! Гррруууумш!

Битва… началась.

***

Обычно он просыпался рывком, поднимаясь резко и решительно, как любой прожжённый солдат, умеющий спать в какой угодно позе и ловя момент для отдыха. Но этот раз был иной. Тьма отпускала его медленно, с неохотой, Маэдрос выплывал из нее, словно из вязкой трясины.

Первым, что он увидел, открыв глаза, было небо. Чистое и синее, незапятнанное грязно-белыми облаками, не скрывающее вовсю идущее к земле светило.

Неправильно.

В последний раз, как он его видел, оно было забито наливающимися темнотой тучами, заслонившими солнце от творящихся на земле ужасов, и стаями ворон, пикирующими на залитое кровью поле.

Его спину сквозь ткань холодил равнодушный камень, лежащий ровной кладкой, такой же, как и камень окружающих его полукругом бойниц, бойниц башни, но изъеденной временем, оставившем в подарок сколы и трещины.

Неправильно.

Когда он падал оземь, весь израненный, едва дышащий в своих побитых доспехах, под ногами было земляное ало-коричневое месиво, полное истоптанных полевых цветов, воткнувшихся в землю стрел, горящее от магических ударов и устланное трупами.

Перед ним же, смотря прямо в глаза бесстрастным взглядом, стояла незнакомка в простых одеждах, говорящая спокойно и отчетливо, словно глашатай, декларирующий указ.

Неправильно.

Все в ней было не так. Ее облик от макушки до пят сквозил чужеродностью, чуждостью, искаженностью, являя взору пылающего глаза десятки мелочей, складывающихся в противоречивую картину. Ее тело не двигалось, замерев подобно мраморной статуе, оставляя часть живости лишь глазам, что двигались как механизм. Ее голос отдавал рокотом мощи, едва уловимой двойственностью, не слышной обычному человечьему уху, но Маэдрос не был человеком.

Разум наконец сбросил остатки сна, позволяя осознать услышанное. Он жив. Не мертв. Не погиб. Не лежит хладной окоченелой тушей, терзаемой зверьем.

Почему? Как? Где? Вопросы заполонили голову, раздирая ее на куски, но одно волевое усилие отбросило рефлексию, возвращая тифлинга в “здесь и сейчас”, к непонятной, неправильной, опасной собеседнице.

— Боль. Мертвые боли не чувствуют. Полагаю… кхр… кхра, — горло, истерзанное и отдающее болезненной пульсацией, жаждущее глотка воды, свело в коротком кашле перед тем, как он продолжил. — полагаю, мне стоит поблагодарить за это вас?

Не зная чего ждать, Маэдрос лишь привстал, все еще чувствуя в теле слабость, и устремил взор прямо в сияющие расплавленным золотом радужки, смотря неотрывно и стойко, как смотрел бы в глаза опасному хищнику.

Отредактировано Maedhros (21.11.24 15:50)

Она всё говорила своим полным скрытой силы голосом, бесстрастным и ровным, напоминающим уставшего от вздорных и крикливых преступников судью, что с деланным, выстраданным равнодушием объявляет один из бесчисленных тысяч приговоров, не обращая внимания на мольбы, проклятья, угрозы того, кто ничего и никак не сможет изменить в этой жизни. 

Сухие слова об испытывающих боль мертвецах звучали лекцией, из тех, что профессора читают на кафедрах, даже не волнуясь, слушают ли их, записывают ли, запоминают. Предлагающих знания, но не желающих вбивать их в пустые головы схоларов силой.

Казалось, исчезни он отсюда, провались прямо в Аверно, оставляя после себя лишь облачко пара, вырвавшееся изо рта, и она лишь моргнет, не расстроившись, не разозлившись, не обрадовавшись. Для нее это будет просто еще один из бесчисленных дней, похожих на сотни тысяч предыдущих, уже не удивляющих, не привносящих что-то новое, лишь проходящих мимолетным мгновением. 

Маэдрос уже видел таких существ, молодых телом, прекрасных эльфов, в чьих древних глазах был покой и скучающее ожидание услышать очередную изъеденную банальность, повторяющуюся из века в век. Для них тифлинг был едва ли стоящей внимания бабочкой-однодневкой, чье лицо сливается с нескончаемыми рядами таких же.

Фраза о спасении, сама в себе подразумевающая, что за Д’харом теперь долг, что его жизнь спасли от верной гибели, не выбивалась из общей речи ни на йоту ни тоном, ни жестом. Не прозвучало очевидного, казалось, ему дают выбор, признавать ли за собой это обязательство или отказаться, и что бы ни решил тифлинг, собеседница в ответ лишь кивнет, принимая ответ. Ей ничего от него не нужно? Он ничего не сможет дать взамен, что будет ценно именно в ее золотых глазах? Возможно, так и есть. 

Глотки холодной, освежающей воды из поданной фляги кажутся амброзией, подарком бога, остужающим раскаленное нутро и пламенную кровь. Всё сильнее вырывающаяся из дремы голова лишь мимоходом напоминает об уже услышанном, дает осознать, и вот уже не прозрачная ледяная жидкость, будто из чистейшего горного родника, а пробежавший по затылку холод волнения привносит за собой краткую, рефлекторную дрожь. 

Маэдрос не говорил вслух, но она услышала и ответила. Она читает его мысли? Прямо сейчас? Способность, заклинанье, артефакт? Какая разница, лишь факт сам по себе имеет истинное значение. Ему никогда не нравились те, кто так умеет и пользуется напропалую, будь то псионики или маги. Мысли для него всегда были тем уголком, что принадлежал лишь владельцу и никому больше, маленькой собственностью, которую никто не мог отобрать при всем желании, где он мог думать и проговаривать то, что никогда бы не сказал вслух, быть честным, искренним… свободным. Свободным духом, а не телом, как было в злополучной шахте, где цепи и плети хозяев были извечным спутником.

Уже куда более мрачный мужчина лишь сердито сжимал губы, продолжая слушать. Послушать было что, как и посмотреть. Остатки доспеха вызывали каплю сожаления. Это была хорошая броня, служившая ему не один месяц, защитившая от многих ранений, много раз попадавшая к кузнецу на ремонт. 

Полоснув взглядом по истерзанным, годным лишь на переплавку обломкам, Д’хар на миг прикрыл глаз, прощаясь с ними, словно с боевым товарищем, поминая и свое перерубленное верное копье, треснувший меч и верного скакуна, оставшихся на том проклятом поле на поживу зверью и мародерам.

Он знал, к чему она ведет. Трудно не понять, даже несмотря на промелькнувшее в краях нечеловеческих глаз сочувствие. Чего она ожидала в ответ? Горечи? Злости? Она и так увидит их в его разуме, но внешне молодой солдат продолжал держаться, не показывая уязвимости, не выдавая истинных чувств. Это было первое, чему новоиспеченный сирота научился в своей новой рабской жизни. 

Никогда не показывай, что тебе больно.

Заплачешь — будет еще больнее, слезы и страдания лишь подпитывают мучителя, дают ему стимул удвоить усилия, дабы вкусить больше чужих эмоций, оторвать кусочек от личности и присвоить себе, заиметь власть над жертвой не только физическую, но и завладеть разумом. 

Равнодушие тоже не было выходом, молчание всегда означало согласие, смирение со своей участью, принятие мук как должного, да и не выходило молчать у по сути ребенка, даже многие взрослые были не лучше, не владея собой, сочась страхом и покорностью. 

Итого, в сухом остатке крайней мерой лежала только ярость. Гнев, что сжигал душу, подпитываясь каждой пролитой каплей крови, что заставлял вставать и биться, сражаться. Гнев давал ему сил, был легким путем, словно добродушный меняла, конвертировал боль в ненависть по самому выгодному курсу. Пусть даже сопротивление провоцировало не меньше слез, пусть вело к большим мучениям, но оно давало шанс не на победу, нет, но на смерть в битве, прекращение страданий. 

Однако всё случилось по-иному. Он выжил. Победил. Порвал свои цепи, став одним из хищников, не добычей. А потом ушел из маленького бандитского мирка в большой мир, полный конфликтов, куда более сложный и непонятный, где старые подходы работали плохо. 

Здесь, в мире взрослых, пришлось учиться хитрости, прозорливости, выдержке, оставлять кровожадный оскал для битв, заменяя его в мирных делах спокойствием, терпением, расчётливостью. Гнев никуда не ушел, лишь скрылся за приросшей маской равнодушия, ожидая, когда решетка его тюрьмы поднимется и яростное пламя вырвется наружу. 

Слушая о подспудно ожидаемом, давно, еще до битвы осознаваемом поражении, о смерти роты, о горстке выживших, внутри все больше разрастался так нелюбимый им огонь, небрежно отметающий ту прохладу, что принес глоток воды и поток горного ветра.

Упоминание о кострах в лагере орков стало лишь еще одним сухим поленом, брошенным в пламя души. Зеленокожие твари никогда не сжигали трупы своих и чужих, не закапывали, не отдавали почести, нет, поганые, мерзкие каннибалы-людоеды лишь готовили себе ужин, облизываясь на кости врагов и бывших сородичей. И сейчас где-то там, в лесу близ поля боя, посреди разбитого орочьего лагеря, в котлах из дрянного железа вперемешку с кореньями и травами варились сослуживцы тифлинга, подчиненные, товарищи, те, кого он порой терпеть не мог, и те, кого почти называл другом. 

От фигуры все еще сидящего на грубом камне башни Маэдроса начал подниматься невесомый пар. То не было обычной особенностью его проклятого народа, нет, скорее уж силой его собственной крови, заставляющей воспламеняться от злости.

Потребовалась не одна минута, чтобы взять себя в руки и унять внутреннюю бурю, но все же, когда лицо вновь поднялось к безымянной женщине, в глубине глаза продолжали танцевать отблески адского пекла, бессильно разбившиеся о застывшее в вечном спокойствии вулканическое золото.

— Живым бойцам честь и почет, а мертвым слава вечная, — один из повторяемых генералами на парадах и смотрах девизов Кулаков, горчащий на языке, чуть ли не выплюнутый сгустком крови на пол, сейчас звучал едкой иронией, самообманом, напутствием отдать жизнь за богатеев. “Кровь и смерть за золото” звучало бы куда правдоподобнее. — Благодарю за спасение моей жизни, я ваш должник.

Встряхнувшийся, словно сбрасывающий с плеч мешок с песком, Маэдрос наконец встал, выпрямляясь в полный рост. Собеседница была чуть выше его, но отчего-то казалось, будто он смотрит снизу вверх на великана.  

— Маэдрос Д’хар, флейм второй роты восьмой когорты Огненных Кулаков… в отставке, — последнее оказалось произнести неожиданно легко, будто и не было долгих лет службы за плечами, будто эта страница его жизни кончилась и пришло время перевернуть ее, идти дальше. — Могу я узнать ваше имя?

Отредактировано Maedhros (21.11.24 18:36)